Интервью с Юрием Кирилловичем Сипко

Говорить с людьми, прожившими жизнь и имеющими богатый опыт, — одно из моих любимых занятий. Особенно, когда речь идет о неординарных людях, по воле Божией прошедших через многое. Юрий Кириллович Сипко ― один из таких людей.

К нему относятся по-разному, но его неординарность признают все. Недавно Бог дал мне возможность подробного разговора с этим человеком. Им я и хочу поделиться с вами.

Юрий Кириллович Сипко — пастор, с 20 марта 2002 года до 25 марта 2010 года являлся председателем Российского союза евангельских христиан-баптистов. Женат, имеет 10 детей.

Алексей Коломийцев: Мы очень рады, что вы сегодня с нами. Для нас честь иметь дело с патриархами баптизма в России.

Юрий Сипко: Патриархия ― это из другой категории. Мы же ― рабы, ничего не стоящие.

А. К.: В русской евангельской истории было много самородков, таких как Иван Рябошапка, например. Некоторые из них были высокообразованными. Но всех их отличало одно — любовь к Писанию, любовь к делу Божьему, любовь к душам, желание их спасения. Для меня соприкосновение с людьми такого внутреннего покроя всегда особенно ценно и дорого.

Ю. С.: Хорошее дали вы определение корифеям братства...

А. К.: Мы бы хотели задать вам несколько вопросов, как раз связанных с осмыслением русского баптизма.

У нас, конечно, уникальный путь. Господь для каждого человека и, тем более, для каждого народа, для каждой церкви, приготовил свой путь. Когда мы смотрим на него, мы хотим видеть Божью верность. Мы хотим воздавать славу Господу за Его водительство. И, конечно, мы хотим чему-то научиться.

Пожалуй, было бы хорошо начать с некой общей характеристики. Вы, как баптист, как бывший председатель Российского Союза ЕХБ, как человек, который живет сегодня в России, держите руку на пульсе. Хотя вы не являетесь официальным лицом, но, тем не менее, знаете церкви, знаете, как они живут.

Что происходит с русским баптизмом сегодня? Вы видели разные времена. Насколько я понимаю, ваш отец был когда-то репрессирован?

Ю. С.: Да, он был осужден. Ему дали пятилетку при Советском режиме.

А. К.: То есть, вы пережили тот период. Пережили и время, так называемого, Брежневского застоя. Потом перестройку. После открылись двери евангелизации. И вот сегодняшние дни... Как бы вы охарактеризовали состояние русских баптистских церквей на данный момент?

Ю. С.: Вы сделали большой разворот. Нужно найти критерии, которыми можно было бы измерять.

Оценивая с точки зрения динамики баптизма, я должен сказать, что из застоя, из поры тотального атеизма Церковь, пусть она и была изранена, обескровлена, но вышла здравая, зрелая, можно сказать, мобильная и свободу восприняла, на удивление, как ожидаемую. И всеми силами ринулась на эти поля иссохшие с благовестием. Пусть ресурсы были во многом и зарубежные, поскольку ни книг, ни финансов, ни технических средств, ни образования, ничего не было.

Поэтому сегодня, возможно, и существуют неудовлетворенные ожидания и некоторое разочарование состоянием Церкви, но если измерять тем началом, когда перестройка открыла двери свободы, то, безусловно, в баптизме радикальные изменения позитивного характера налицо по всем фронтам.

Практически отсутствовало богословское и начальное библейское образование. А сегодня это более чем развито: от высших хороших богословских школ до колледжей и библейских школ в регионах.

Практически отсутствовало издательское дело и литература. А сегодня не только Библий более чем достаточно, сегодня пишут наши доморощенные христиане, у которых за спиной тоталитарный режим, препятствовавший образованию верующих. И издание их сегодня не проблема. Библиотеки церквей и учебных заведений полны и переводной богословской литературой, хотя, может быть, уровня еще и начального.

Воскресные школы тоже начинали с нуля. Фактически у нас было запрещено преподавать веру даже в семьях. А сегодня функционируют воскресные школы с методическими пособиями, с серьезной программой, преподающей Евангелие детям, в которые вовлечены даже светские семьи.

Молодежное служение в Российском братстве тоже высокоорганизовано и эффективно. Многие, прошедшие свой возрастной этап в молодежном служении, сегодня в статусе старших пресвитеров в братстве.

Я добавлю сюда реабилитационные центры, работу с наркоманами, с вовлеченными в криминал и оказавшимися под давлением этой системы. Эти асоциальные группы очень восприимчивы к Евангелию.

Конечно, для нас закрыта академическая ниша. Может быть, недоступна власть на более высоком уровне. Но все равно, мы как-то влияем и на эти процессы. Люди из этих областей присутствуют у нас в церквях. Я мог бы добавить, что построено достаточно Домов молитвы. Ну а хочется, конечно, большего...

Что можно отметить как негатив, с некоей досадой? Все-таки одна из ключевых бед — это недостаток служителей в церквях. Просто кричащая проблема, которая за собой тянет целую цепочку тормозов.

Сегодня состояние баптизма, наверное, как у человека, который пробежал большую дистанцию и, запыхавшись, присел отдохнуть. У нас был период свободы, в общем-то, посвященный благовестию. Может быть, не глубокому, но широкому захвату. И этот невод, захвативший много рыбы в свои сети, вовлек всё подряд.

Сейчас нужно время, чтобы, во-первых, спокойно осмыслить достигнутое. Во-вторых, безусловно, нужна смена парадигмы с широкого захвата на углубление в Писание. Нужно, чтобы в церквах сегодня вызрело сильное, укорененное в Библии ядро церкви, способное дать новому поколению импульс. И это происходит. В отношении количественного роста сегодня можно говорить о некотором застое. Но обращение к качественному служению − налицо.

Я так вижу наше братство сегодня, которое является для всего мирового христианского движения образцом.

А. К.: Очень приятно, конечно, слышать такую позитивную оценку. Тем не менее, время, в которое мы живем не самое легкое. Я хотел бы затронуть другую грань.

Я вырос в церкви Совета церквей. Первые годы моей сознательной веры были тесно связаны с понятием "братства". Говорим "братство" − подразумеваем "Писание". Авторитетность была чуть ли не такой. Более того, всегда, когда мы встречались с кем-то из верующих, нам важно было определить: а он из нашего братства или нет?

Если посмотреть на то, с чем сегодня ассоциируют себя многие верующие, то можно составить длинный список. То мы — русские, то мы − гонимое братство. То мы − прогрессивное американское и вовсе не братство, а свободная маргинальная группа. То мы − патриоты. То мы против абортов. Почему нам постоянно нужно себя с кем-то ассоциировать? Почему нам не хватает Евангелия? Не хватает Иисуса Христа?

Ю. С.: Мне представляется, что вы вскрыли проблему более широкую, чем чисто Евангельскую или даже чисто религиозную. Для Российской действительности эта проблема историческая и социальная, и, конечно, в том числе и религиозная. Вы своим вопросом обнажаете тотальную и древнюю беду.

У нас в России ни в какие времена человек не считался ценностью. Личность, как индивидуальность, как образ Божий, и до сегодняшнего дня не представляет ценности. В обществе это очевидно массовым террором: и красным, и белым, и ГУЛАГом.

До сегодняшнего времени в обществе нет слез по убиенным. В обществе может быть дискуссия. Одни говорят: "Во времена сталинского террора погибло двадцать семь миллионов". А другие: "Да, нет! Ложь! Всего двадцать пять". Можете представить масштаб, который убивает даже самое чувство, что человек убит! А это миллионы! Это перешло в гражданское сознание. Мы видим, как легко сегодня льется кровь и ложь безжалостно убивает людей.

Это, безусловно, видно и в церкви. Вот это общинное сознание, которое оставляет человека одного потерянным. Ему нужно на что-то опереться. Поэтому он опирается или на команду, или на одноклассников, или на социальную группу. Или даже на группу внутри церкви или деноминационную группу. Тогда он не чувствует себя одиноким.

А. К.: Почему бы не опираться на Христа? В этом же и состоит суть Библейского учения!

Ю. С.: Вы говорите с позиции достигнутого индивидуального общения с Богом. Это дар Божий. Но этот процесс требует времени.

Вы вспомнили об осуждении моего отца. Таких осужденных были сотни. Но это были столпы, которые могли стать против системы перед судом общественности и беззаконным уголовным судом. Могли сказать, буквально отдавая себя на растерзание во имя Христа, как Алексей Иванович вспоминал на нашей встрече: "Когда меня судили, мне говорили: "священник отказался", "наука доказала". А он отвечал: "А мне все равно. Я не в науку и не в священника, я уверовал во Христа". У этих людей была ассоциация со Христом.

Вы обнажаете важный процесс, безусловно. Может быть, самую главную цель пасторского внимания. Но она открывает другой глубинный процесс еще не сформировавшейся ценности личности, которая требует большого времени в церкви.

Может быть, даже в этом коренится некое равнодушие к Евангельской вести. Человек не чувствует себя человеком. Поэтому он не отвечает за свою разбитую жизнь. У него не вызывает боли тот факт, что он неправильно живет. Он в этой массе себя спрятал, и "как все, так и я", и "что всем, то и мне", и "где все, там и я". Такое вот массовое сознание и массовое равнодушие и внутри церкви. Конечно, это горько, что люди не ассоциируют себя со Христом: "Я − христианин. Я стою перед Господом и не могу иначе".

А. К.: Апостол Павел говорит: "Для меня жизнь — Христос". Это не просто лозунг...

Ю. С.: Восточный мир как раз этим и отличается, что в этом мире "я" нет. В этом мире есть "мы". Рационализм Запада, безусловно, формируется на ответственности перед Богом, а в мистицизме Востока нет личности.

Сегодня православная церковь, самая мощная религиозная организация, насаждает и отстаивает: у индивидуума нет никаких ценностей, нет никакого достоинства. Сегодня община выше, чем отдельный человек. Предприятие выше, чем работник. Государство выше, чем гражданин страны. Это не простые вещи. Это вещи фундаментального порядка. И ваш вопрос обнажает их с особой болью, по крайней мере, для меня. Здесь коренится та самая трагическая порча нашей нации.

А. К.: Мне кажется, это явление касается не только русского баптизма. Имея дело с верующими на Западе, возникает ощущение, что последние десятилетия христианство больше представляет из себя формулу "мы ― за традиционный брак" или даже "мы − за безошибочность Писания". Ассоциация себя с какой-то идеей, с чем-то значимым, пусть даже очень правильным и нужным. Но ясного осознания того, что Христос — источник моей жизни, того, что было ценностью и силой Церкви все тысячелетия — этого, кажется, серьезно недостает.

Ю. С.: Те процессы, которые вы описали на Западе, похожи на нашу Советскую коллективистскую модель, которая выражалась иногда в ернической формуле "против кого дружим?" Наше объединение всегда против кого-то. Это еще одна характерная черта. Вообще человек − социальное существо и он отдельно некомфортно себя чувствует.

Если говорить о полноте и достаточности во Христе, то здесь нужна такая индивидуальная работа, которая очищает от влияния всех сил, освобождая себя для отношений с Богом. Тогда человек, исполненный этой полнотой Божией, как Павел, может идти и в Рим, и в Испанию, против львов и врагов, и куда угодно. Потому что у него есть ясная жизненная ценность: он − Христов. Он принадлежит Ему.

А мне вспоминается Александр Сергеевич, который, мне кажется, очень честно охарактеризовал нашу действительность.

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их нужно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

С тех пор уже двести лет прошло, а ведь ничего не изменилось! Стадо...

А. К.: Возвращаясь к русскому баптизму... Если сравнить испытания гонениями и испытание свободой, какое из них мы прошли лучше и почему?

Ю. С.: Гонения всегда проходить проще. Ведь сам класс гонителей создает такой узкий коридор возможностей и самими гонениями формирует стойкость, чистоту, исключая возможность соприкосновения с искушениями и с грехами. Гонения вычищают грязь, отметают всякую половинчатость. Гонения закаляют. Гонения формируют убежденность. Такую убежденность, которая готова и в огонь, и в воду.

А свобода исключает эту внешнюю силу. Она вообще исключает эту границу и оставляет меня в полной свободе формировать себя в узком учении Христовом. Она наделяет меня самого ответственностью определять, где пролегает граница дозволенного. Куда святому допустимо пойти, а где граница лимитирует эту свободу, и мне нужно сказать: "Нет, этого не будет".

Атеизм умер, и мы остались на свободе. Вот здесь и обнаружилось: под репрессиями мы стоим стойко. Но убери ходунки у младенца — и он уже зашатался и упал. Я, может, чуть перебираю в этом сравнении. Но считаю, что времена свободы, наступившие после практически тюремного режима, − это период серьезных испытаний, даже падений.

Почему в криминальном мире рецидивизм не исцеляется? В жестком режиме, в бараке, в тотальном надзоре самый отъявленный преступник становится смиреной овцой. Но как только срок закончился, ворота распахнулись — ему свобода, казалось бы, желанная, долгожданная, сладостная. А он в ней не умеет жить.

Мы отчасти переживаем такой же эффект. У нас нет мышц ходить самостоятельно. У нас нет зрения правильно выбирать ценности и ориентиры. Не накопилось, нет такого иммунитета.

А. К.: Значит это неизбежный цикл: из гонений на свободу. Свобода приведет или к разложению и распаду, или к новому витку гонений, в котором опять будет укреплен стержень?

Ю. С.: Вполне возможен и такой разворот. Господь управляет временем, и Господь управляет этими процессами. Он допустил период террора.

Я скажу, что у меня вызывает огромное почтение наша история, братья, имена людей, прошедших через период гонений. Читаешь Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", в котором он рисует машину насилия, когда на этот "архипелаг" загоняли вчерашних революционеров, стойких мужиков, прошедших царские застенки. Казалось бы, это люди закаленные. Но и их эта чекистская система ломала. Они подписывали себе какие угодно кляузы. Они были бессильны противостать этой машине.

У него в перечне есть одна старушка, которую тоже предали, которую допрашивали и так же угрожали. А эта бабушка стояла и посмеивалась над чекистами. Разъяренный офицер начал выходить из себя: "Что ты так себя ведешь? Почему молчишь? Мы же тебя закопаем в наших лагерях". А она говорит: "Да я и не боюсь. Можешь меня убивать". — "А откуда ты такая смелая?" А она говорит: "Я в Бога верую, я вас не боюсь".

Солженицын намеренно ввел этот портрет. Над всей системой тотального убийства и насилия стояла несломленная Церковь.

Но сейчас Бог дал нам свободу для того, чтобы мы другую часть нашей личности сформировали. Чтобы у нас был внутренний стержень, который виден в предложении, какое было сделано когда-то Христу: "Поклонись и все царства − Твои". А этого опыта у нас нет.

Мы сегодня иногда в слабости принимаем за сладкое то, что ядовито. Но для чего? Для того, чтобы пройти. Бог допускает искушения, чтобы мы вызрели. Потому что мы не знаем, что будет завтра. А мы должны следующему поколению передать: "Только Христос!"

А. К.: Вы недавно участвовали в конференции "Современные вызовы Церкви". Что, на ваш взгляд, представляет наиболее серьезную угрозу для Церкви в наши дни?

Ю. С.: Я вижу Церковь, как посольство Божье. Мы − посланники от имени Христова. Сам Бог дает нам повеление принести Его учение этому миру. Безусловно, в этот момент мы встречаем вызовы. Самый опасный — это соглашательство.

Мы уже поговорили о свободе, об отсутствии чутья к тому, где граница святого, Божьего Царства переходит в то царство, в котором правит искуситель. Может быть, он принял вид ангела света. Может быть, он говорит, как в книге Джона Буньяна: "Да что ты тут по камням ноги бьешь? Выйди за заборчик. Тут тропинка, шелковая травка. Птички поют". Он пошел и до рыкающего льва дошел. Вот это — вызов сегодня.

Во время свободы он, может быть, самый актуальный, когда в серой зоне уже не виден свет, и тьма ― не тьма еще. Это самое опасное состояние, которое как раз и снижает остроту слуха: "Что мой Господин повелевает мне?" Вот в этом самый главный вызов: сохранить послушание своему Христу и ни под какое ярмо не прогнуться.

А. К.: Обстановка, в которой мы живем сегодня, создает определенные сложности тому, чтобы послушание Христу стало наивысшей ценностью...

Ю. С.: Да. Это мир размытых ориентиров, размытых границ, его называют постмодернизмом. Я не сторонник всех этих теорий. Думаю, что они придуманы где-то в академических кругах. Во времена Судей был такой же постмодернизм, когда каждый делал то, что ему казалось справедливым. Но вот личность формировалась, как тогда, так и сегодня, в послушании Христу, в котором исключалось влияние дьявола: "Я на сем стою и не могу иначе". В этом случае есть, конечно, пример Мартина Лютера.

А мне вспоминается бабушка Агафья Лыкова из Абаканской тайги. Неграмотная, наученная только чуть-чуть читать Писание. Но когда наступило время свободы для нее, когда ее нашли в таежной землянке и начали предлагать достоинства цивилизации, она ответила: "Не можно мне". — "А почему?" — "Не благословить Господь".

Сегодня самый сильный вызов Церкви Божьей — знать благословение Господне и быть верной Ему.

А. К.: Люди, даже если ссылаются на истории, подобные истории об Агафье Лыковой, то только для того, чтобы посмеяться. Почему не можно? Да ведь можно ж! Писание ж не запрещает! Но здесь, наверное, работает тот принцип относительно совести, о котором говорил Павел?

Если даже что-то можно мне, я не буду делать этого, чтобы совесть человека, который рядом, не была подвержена насилию. Потому что, если будет сбита совесть, пусть она сейчас и не совсем правильно настроена, тогда человек не сможет ориентироваться вообще.

Ю. С.: Я только "аминь" могу сказать в этой части. Но сегодня мы находимся в такой серой зоне, в которой и совесть неспособна даже различить, что правильно, что неправильно, если она не такая заостренная как у Павла, говорящего: "Все мне позволительно, но не все полезно". Вот этот внутренний настрой все время держит дух в бодрствующем состоянии. Сегодня — это время таких испытаний.

А. К.: Мы, конечно, ― не пророки. Тем не менее, известно, что мудрые люди, наблюдающие за жизнью в прошлом и анализирующие происходящее в данный момент, могут строить какие-то предположения о наиболее вероятном курсе движения той или иной группы людей.

Мы говорим о славянском, постсоветском баптизме, если можно так сказать. Как вы думаете, каково его будущее? Конечно же, я сразу хочу оговориться. Я знаю, что написано в Откровении. Ну а если в более краткосрочной перспективе?

Ю. С.: Прежде всего, наш удел − это, безусловно, удел меньшинства. Для баптизма это должен быть осознанный ясный принцип. Ни в кабинеты власти, ни на макушку политического олимпа мы не должны стремиться, но к тому, предложенному Христом, высокому духовному состоянию чистого и святого меньшинства.

Это важно осознать баптистским сообществом, чтобы не впасть в искушение выбрать для себя какую-то политическую дорогу и через неё, как бы, расширить путь Евангелию. Это опасное состояние.
А вот это осознанное достоинство меньшинства, которое живёт ценностями Евангелия, я лично вижу как путь и завтрашний день баптизма.

Ещё я усматриваю некоторые тенденции, которые будут всё больше деформировать структуру братства. Но я думаю, это позитивное изменение. Всё больше поместная община будет приобретать тот высокий духовный стандарт, который дан нам в Писании: "И Ангелу... церкви напиши, что на этом месте ты — светильник". Церковь Божия с полнотой даров Духа Святого, со всеми внутренними структурами устроения, с целями и задачами, с формированиями святых и свидетельствами миру.

Сейчас наша структура, унаследованная из прошлого, сдерживает развитие церкви, потому что существует централизация: приедет барин ― барин нас рассудит. Пагубная вещь.

Я замечаю в баптизме сегодня процессы, формирующие региональные объединения как самодостаточные, ответственные, с полнотой даров Духа Святого. И внутри объединения ― церковь поместная. Как бы ни была она малочисленна, но она осознаёт себя ответственной за территорию, на которой живет. Как в нашем братстве говорят: "каноническая территория". Именно с позитивной точки зрения, чтобы просвещать мир. У меня такая перспектива.

А. К.: Я с воодушевлением слушал вторую часть вашего прогноза. Действительно, приоритетность поместной церкви очень важна. Но, если посмотреть на то, что вы указали в первой, то это − узкий путь меньшинства. Почему-то сейчас намного чаще приходится слышать представление о меньшинстве и об узком пути в негативном свете. Им даже специальный термин придумали: "маргинальность". Говорят: нужно уйти от маргинальности и войти в "мейнстрим". Нам нужна площадка, нам нужна социальная и политическая база для влияния... Что будет с этими пропагандистами?

Ю. С.: Они были и будут. Мне кажется, это незрелое отношение к Евангелию, о котором вы говорили. Вроде, Евангелие есть, и, вроде, есть отношения с Богом: "Отец наш небесный", а на деле нужна опора на социальные структуры, на политические институты, на какую-то общественную площадку, территорию. Этакий психологический наклон. Я его иногда называю психологией раба, который выходит на свободу, а в нём всё ещё мироощущение с рабскими комплексами, с рабским неполноценным сознанием, и внутренний мир не сконструирован.

Что будет? Это будет продолжаться, ведь мир будет развивать именно эту парадигму. Политический мир будет нуждаться в том, чтобы церковь его поддерживала, и будет вторгаться в церковный мир, предлагая этот союз. Делая это, он обычно показывает церкви, что она какие-то дивиденды будете иметь, используя политические рычаги. И это будет.

Но всё равно сохранится настоящее, святое, то, что названо остатком относительно Израиля, и то, о чем сказано Самим Господом Христом: "Не бойся, малое стадо!" и "...Я посылаю вас, как овец среди волков..."

Нигде Иисус Христос не давал нам никакого намёка на то, что церковь — вот так растворится в мире и расширится, что будут у неё бесконечные пределы. Нет, Царство Божие созидается в этом приговорённом к уничтожению мире. Это вовсе не размытое в пространстве царство.

А. К.: Спасибо. Нельзя обойти одну острую тему, которая у всех на устах. Если не на устах, то где-то в умах, в ушах... Это конфликт в Украине.

События, которые происходят там с прошлого года по сегодняшний день, стали катализатором вражды. Не только между жителями России и Украины (конечно, есть исключения). Но, к великому сожалению, между верующими людьми, которые живут на территории одного или другого государства.

Нам приходится получать письма от разных людей с одной и с другой территории. И даже в самих письмах ты чувствуешь ненависть, когда они пишут о противоположной стороне. Она, может быть, прикрыта, но она подчёркивается в терминах, которые человек подбирает.

Почему кровь Иисуса Христа, искупившая нас, объединившая нас в Одном Теле, оказалась слабее национальной крови?

Ю. С.: Вы говорили об этом при обсуждении вопроса о том, почему верующему человеку нужна какая-то опора на социальную или политическую группу. Почему верующий не удовлетворён своей причастностью к Иисусу Христу. То же самое обнажилось в этом конфликте с очень острой, буквально кричащей духовной неполноценностью.

Мне в этом случае вспоминается, как Иисус Христос "пришёл к Своим, и Свои Его не приняли". Они ожидали Мессию. У них был закон. И они не были готовы. К чему они пришли? Вот стоит Пилат, ставленник Рима, и говорит:

− Я отпущу вам Иисуса.
− Нет, Варавву нам отдай.
− А Его что?
− Его распни!
− Ну, нет в Нём вины, за что Его распинать?
− Распни!
− Но Он же ваш Царь?
− Нет у нас Царя, кроме кесаря.

И сегодня украинец кричит: "Нет у нас царя, кроме нашего царя". Россиянин кричит: "Нет у нас царя, кроме нашего царя". А Господа Христа своего предали...

Здесь есть и масса незначительных элементов, которые сформировали эту позицию. Ложное понятие патриотизма, оболванивание пропагандой, причастность к земному царству, которое было тогда у Израиля, только более очевидно лежащее на поверхности, и небодрствование, которое позволило уйти в политическую свару, вовлечься в конфликт до такой степени, что позволить в сердце чувство ненависти к братьям. А ведь ненавидящий брата есть человекоубийца!

Вопрос, который вы ставите так остро — это, на самом деле, боль моего сердца, которое говорит: это должен быть сейчас самый главный пункт приложения духовных сил, чтобы понять, почувствовать, что церковь находится в опасном состоянии.
У церкви есть история, у церкви есть библиотека книг, есть хорошее название, но она не разглядела, где − мир земной, лукавый мир военщины, а где − мир Христов: жертва, любовь, положение души за братьев своих.

И от того, что вы так сформулировали вопрос, он меня просто убивает. И поэтому тут отвечать нечего. Тут каждый должен подумать: батюшки! А как же так случилось, что я, верующий, исполнился ненавистью, стал доверять каким-то политическим клоунам, тем, которые за понюшку табака мать родную продадут? Не только Украину, всё продадут! Дьявол, отец лжи, изначально завлёк мир в братоубийственную войну. И я там же оказался? Каким образом?

Через это в общем-то и проверяется моя настоящая христианская сущность или напротив...

А. К.: Ваш совет христианам на сегодняшний день.

Ю. С: Покаяться надо христианам, и − прямо под тень креста. Это должна быть такая напряжённая работа, чтобы эта капля крови капнула на мою разгорячённую голову.

Христос на кресте. Его распростёртые, на кресте прибитые руки, и уста, которые говорят: "Прости им Отче, они не знают, что делают".

И сегодня каждый христианин должен быть не в схватке, а на кресте, в молитве за этих бьющихся и дерущихся, потому что, когда христианин за чью-то территорию готов ненавидеть и убивать, − это поражение церкви.

А. К.: И ещё один вопрос, связанный с элементом современности. Я бы назвал его: "Истина в любви в киберпространстве". Пожалуй, одна из самых больших слабостей славянских верующих, баптистов в частности, − низкая культура общения и, может быть, взаимоотношений вообще.

Люди высказывают то, что думают. Они говорят в своей церкви. Говорят, собираясь за кухонным столом. А сегодня говорят и в публичном пространстве. И всё то, что говорили раньше в закрытом молитвенном доме на членском собрании. (Членское собрание и вызывает такую негативную коннотацию именно потому, что там говорили многие неконструктивные вещи.) Так вот сегодня всё это вылилось в социальные сети.

Должны ли служители как-то реагировать на то, что говорят члены церквей? Ведь это же свобода выражения мнений. У нас есть право на позицию! Подпадает ли поведение в киберпространстве под общие принципы Писания, регулирующие поведение людей?

Ю. С.: Безусловно. Библейское увещание: "Слово ваше да будет всегда с благодатью, приправлено солью" и "Да будет слово ваше: "да, да; нет, нет". До такой степени всё выверено, взвешено. Поэтому-то всё иное − от лукавого.

И не зависит, это слово в киберпространстве было или это было в поле, потому что оно − выражение внутренней сущности. И если она вдруг выражается в таком богохульстве, когда распространяются сплетни, склоки, грубости, разного рода клеветы... И отчета ни перед кем и никак... Нет, это же все перед Богом! И в большей степени как раз именно там, где никакого как будто нет, открывается настоящая сущность человека.

Я считаю, что должно быть, безоговорочно, увещание людям, так себя ведущим в социальных сетях. Для пресвитера нет выбора. Он должен этим заниматься.

Более того, я бы сказал, что духовным наставникам нужно присутствовать в пространстве социальных сетей и являть образец. Где надо − увещание, где надо − собственный пример "...кроткого, молчаливого духа, что драгоценно пред Господом..."
Ясно, что мы переживаем тот период, когда сорвались запреты, и они обнажили сущность. Это, на самом деле, благословенная, от Господа данная возможность увидеть: кто мы есть на самом деле. И устрашиться, и покаяться, и сказать: "Господи!" Потому что и в этом пространстве царит Господь.

А. К.: Вы― очень неординарный человек, в том отношении, что не боитесь выражать своё мнение. И в добавок к этому Бог дал вам острую мысль и способность выражать эту мысль ярко.
Сегодня всё записывается, всё выставляется в интернет. То, о чём мы говорим, усиливается по своей интенсивности в несколько раз.

Может быть, я режу правду-матку, может быть, и мог сказать так категорично и остро человеку, который меня понимает, который знает контекст ситуации. Но возможно ли, что многие, услышав мои слова вне контекста, могут неправильно их воспринять и пострадать духовно? Должны ли мы учитывать немощных людей?

Ю. С.: Мне кажется, что двух мнений быть не может. Безусловно, мы должны учитывать, что влияние неосторожного или резкого слова многократно возрастает. В очной беседе мы можем уточнить и сразу же исправиться. Но вылетевшую птичку уже не поймаешь. И поэтому возникает бóльшая ответственность за слово, выпущенное в мировое пространство. И для меня, как вы сказали, резкие слова — это серьёзный рубеж: молчать или не молчать, а потом где-то надо и покаяться...

Но, если быть хозяином этого процесса, безусловно, нужно больше осторожности. Народная мудрость "семь раз отмерь − один раз отрежь" касается бытовых и даже церковных отношений. В интернете тогда надо семьдесят раз смерить.

А. К.: Хорошо, спасибо вам огромное.